В начале Земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: «Да будет свет». И стал свет.
Вот только был он не очень хорош. Боб сотворил фейерверки, бенгальские огни и неоновые трубки, которые оплели земной шар, точно причудливые спутанные радуги. Он баловался мерцавшими светляками и малопонятными тварями, головы которых светились, отбрасывая длинные, перекрывающиеся тени. Имелись также свечи в милю высотой и горы китайских фонариков. В течение часа или около того Земля освещалась огромными хрустальными паникадилами.
Боб считал свои творения весьма клевыми.
Они и были весьма клевыми, да только никчемными.
Поэтому Боб попробовал использовать светящуюся атмосферу (которая оказалась токсичной), затем поместил в центр планеты источник слепящего света, но тот давал слишком много тепла и выжег все дочерна. И наконец, когда он свернулся в уголку пустого ничто, утомленный, точно дитя, бестолковостью своих усилий, мистер Б воспользовался этим, чтобы навести некоторый порядок, создав внешнее светило, гравитацию, примерно равное чередование света и тьмы, которые стали Днем и Ночью. Такие, в общем, дела. И был вечер, и было утро: день один. Ничего экстравагантного, зато работает.
Все это было проделано, пока Боб спал. Когда же он проснулся, свет больше на повестке дня не стоял, да, собственно говоря, Боб о нем и забыл. Он переключился на воды и небеса, на сушу и огромные океаны. Мистер Б ничего подобного никогда не видел, но лишь пожал плечами. Почему бы и нет? Может быть, у малыша имеется некий план.
И сказал Боб: «Да произрастит земля траву и дерево плодовитое», и она произрастила, и мистер Б должен был признать, что многие из плодов затейливы и вкусны – за одним-двумя исключениями: гранатами, обладавшими формой, но не функциональностью, и лимонами, от которых губы его сморщились, точно утячья гузка, заставив Боба выть от смеха, пока он не свалился в океаны, из которых долго выбирался, отплевываясь.
И обозрел Боб все, что успел пока сотворить, и увидел, что это хорошо. И сказал он: «Да произведет вода в обилии тварей рыбоподобных и птицеподобных тоже». И – ну надо же! – взялся за этих тварей весьма основательно. Одним он дал спинные хребты, другим причудливую раскраску; затем стал добавлять перья и чешую, а временами и перья, и чешую; безжалостные острые зубы и пронзительные глаза одним и умильные мордочки при бритвенно острых когтях другим. На некоторых из птиц было приятно смотреть – грациозные длинные шеи, цветистое оперение, зато другие получили большие до идиотизма лапы и крылья, которые только мешали летать.
Поскольку пищу для плотоядных зверей он сотворить не потрудился, те почти сразу принялись поедать друг друга, что и встревожило мистера Б, да еще и оказалось не следствием временной забывчивости Боба, но предрасположением, чреватым кой-чем намного, намного худшим.
Мистер Б начал предполагать, что мальчишка действует вслепую.
Но, прежде чем в душе мистера Б успело укорениться отчаяние, Боб предложил ему (досадительным тоном, говорившим – положение, дескать, обязывает) сотворить что-нибудь самостоятельно. И, хотя поначалу связываться с этим ему не хотелось, воображение мистера Б принялось рисовать племя величественных лоснистых созданий с мягко улыбавшимися лицами и мощными хвостами, несущихся по морям с поразительной скоростью – и при этом дышащих воздухом и рождающих живое потомство. Жили они под водой, но не были отчужденными и холоднокровными, как рыбы, а голоса их звучали выразительно и западали в память.
И так сотворил он огромных китов, которых даже Боб нашел очень милыми. А мистер Б благоговейно смотрел, как черно-синие воды волшебно расступаются перед его творениями и смыкаются за ними. И долгое время после того, как Боб затеял создавать целую ораву идиосинкразических юродивых (наподобие утконосов или медлительных лемуров), мистер Б в счастливом изумлении смотрел на своих китов.
– Как вы прекрасны, – шептал он им, и они нежно улыбались ему, счастливо принимая его обожание.
И тогда Боб взялся создавать всякого рода пресмыкающихся по земле тварей, а с ними и тех, что скакали, и забирались на деревья, и ползали, и прокладывали подземные ходы, и повелел им неистово размножаться, чем они и занялись в самой потрясающе жуткой манере, какую когда-либо видел мистер Б, да к тому же и вгонявшей его в легкую краску. Ему хотелось похлопать мальчишку по плечу и спросить: «Простите за бесцеремонность, но вы совершенно в этом уверены?»
Между тем Боб подпрыгивал на месте и уверял, что все это «хорошо, хорошо, хорошо», уж до того хорошо, что он никак не мог перестать хихикать в самодовольном ликовании – совершенно как только-только вставшее на ноги слабоумное дитя. А затем, точно ребенок постарше, не способный устоять перед искушением обсыпать чем-нибудь сладеньким мороженое, в котором и так уже намешано невесть что, он даровал своим творениям целую какофонию разнородных языков, отчего те перестали понимать друг друга, и просто забавы ради привязал погоду к собственному настроению, и теперь, когда он был весел, сияло солнце, а когда несчастен, шел дождь и разражалась буря, чтобы уж и всем другим никакое счастье не светило. Когда же мистер Б спросил в конце концов (изобразив превеликое уважение, коего не испытывал), как все это сможет работать в ансамбле, Боб, по всему судя, вопроса не понял, и мистер Б погрузился в уныние еще пущее.
И в конце концов Боб благословил все созданное им бесформенное извращение, но успел совершить напоследок акт творения настолько опрометчивый, настолько пугающий, самоубийственный и неуместный, что мистер Б вмиг почувствовал: его необходимо как-то остановить. Он сотворил человека по образу своему и дал ему владычествовать над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким скотом, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле.
Что, как мог видеть всякий, было готовым и верным рецептом катастрофы.
И когда, наконец, в день шестой Боб расслабился (на манер самодовольной бестолочи, коей, как окончательно убедился мистер Б, и был) и сказал, что это очень, очень хорошо, просто поразительно хорошо, прибавив, что теперь он хотел бы отдохнуть, потому как творение его утомило, мистер Б в ужасе уставился на него и подумал: лучше бы тебе, приятель, было отдыхать как можно дольше, потому как ты только что сотворил на твоей бесценной маленькой планете чудовищную кашу, и едва твои оголодалые рыбы, и птицы, и идиотские плотоядные со спинными хребтами, острыми зубами и крошечными мозгами сойдутся все вместе, начнется кровавая баня.
И стоило ему так подумать, первый лев сожрал первую антилопу. И пришел к заключению, что это было и вправду очень хорошо.
Чем больше мистер Б размышлял, тем сильнее тревожился. Ему навязали не просто Боба, но и целую расу созданных по образу его тощих надменных недоумков. Мистер Б представлял себе «очень хорошо» несколько иначе, получившееся нельзя было назвать даже посредственным или жалким, оно было не чем иным, как еще одним шагом по пути к вечному проклятию.
Каковым в значительной мере и оказалось.